Рубен Герр
Этот рассказ основан на реальных событиях. Первоначальную версию сочинил один мой приятель, по профессии психотерапевт. Его текст не предназначался для публикации и был написан скорее в качестве литературного упражнения. А я должен был выступить в роли критика и наставника. Мне показалось, что сюжет вполне достоин публикации. Однако по соображениям медицинской и общечеловеческой этики некоторые достаточно существенные детали пришлось изменить. После того как я проделал эту работу, мой друг наотрез отказался подписывать рассказ своей фамилией. Причем совсем не из скромности. Ему пришло в голову, что публикация такого рассказа может повредить его практике: кому приятно, если история, как он был психом, станет всенародным достоянием? Тем более что при содействии одного из своих бывших пациентов мой несостоявшийся соавтор сейчас работает в Москве. Общий формат рассказа я переделывать не стал и речь в нем по-прежнему идет от первого лица, но это отнюдь не я.
Рубен Герр
Бог весть, почему многие российские мужчины на отдыхе и в пути предпочитают одеваться в спортивные костюмы. Даже те, кто со спортом никогда в жизни не дружил. Одни полагают, что мужчина в спортивном кажется себе более мужественным. Другие обращают внимание на тот факт, что солдатам и заключенным запрещается иметь партикулярное платье, а вот спортивное — пожалуйста. (Как известно, наши власти предержащие почитают душеполезными занятия спортом. Равно как, впрочем, физическим трудом и хоровым пением.) А потом привычка остается. Если кто и занимался социологическим исследованием этой проблемы, то только по заказу изготовителей спортивной одежды. Так что добытое опросами знание остается секретным.
Как бы там ни было, молодой мужчина, сошедший с поезда во время кратковременной стоянки, был одет именно в дорогой спортивный костюм.
А было это на крупной узловой станции одной из российских железных дорог. Герой нашего рассказа выскочил из остановившегося поезда и почти бегом направился к киоску, в котором могли оказаться сигареты. Когда он уже нагнулся к окошку, из-за киоска взялся парень весьма характерной внешности с бейсбольной битой в руке. Возник и заорал:
— Тебе же говорили, чтобы ты не показывался в нашем городе!!! Пеняй теперь на себя.
Пассажир недоуменно оглянулся, но отреагировать не успел — бита уже рушилась ему на голову. Бандит пробормотал нечто нецензурное, в том смысле, что, оказывается, пассажира с его врагом роднят только фигура и спортивный костюм, но было поздно — человек упал. Судя по всему, громила все-таки успел немного сдержать удар, но этого было недостаточно.
Человек с битой был хорошо известен в своем городе и вмешаться в происходящее никто не решился. А дальше он поступил по своим понятиям вполне благородно: оттащил жертву на ближайшую лавочку, усадил, вынул из кармана скомканный пук денег и, не считая, пихнул в карман сбившего его с толка спортивного костюма. После этого довольный собой бандит удалился рассказывать друзьям о своей порядочности.
Трудно сказать, сколько времени бывший пассажир провел на лавочке. Достаточно долго никто не обращал на него внимания. Одет чистенько, алкоголем не пахнет, присел человек отдохнуть в ожидании поезда, да и все.
Через пару часов из отделения вышел покурить полицейский. День заканчивался без особых неприятностей и полицейский пребывал в благодушном настроении. Но спокойно покурить ему не дали. К нему подошел человек в спортивном костюме и слегка заплетающимся языком принялся выяснять, где находится. Сержант заподозрил неладное. Ну и что, что водкой не пахнет? Может, там наркота какая-нибудь? Однако сразу же задерживать обратившегося к нему за помощью человека он не стал: одно дело формальный допрос в отделении и совсем другое — мирный разговор в время перекура. Сержант вспомнил, что видел этого человека дремлющим на лавочке уже больше часа назад. «Если курящий, ему наверняка уже остро требуется сигарета», — подумал полицейский и для начала сказал:
— Погоди, не нервничай, закурить хочешь? — и протянул ему открытую пачку.
А человек повел себя непонятно. Для начала он как-то странно посмотрел на пачку, как будто видит такую впервые в жизни, хотя сигареты были самые обыкновенные. Потом вытащил сигарету и зачем-то внимательно ее обнюхал. Дальше он благодарно кивнул головой сержанту, который протянул ему горящую зажигалку, и с удовольствием затянулся.
— Тебя зовут-то как? — попытался продолжить разговор полицейский. Человек напрягся:
— Н-не помню...
Пришлось все-таки препроводить его в отделение.
В отделении бедняга провел еще некоторое время: поначалу полицейских отвлекли другие, более срочные дела, о потом о нем и вовсе забыли.
Только уже вечером, когда в отделение совсем по другому поводу был вызван врач (это был я), дошла очередь и до незадачливого пассажира. И тут ему первый раз за этот день повезло. Впрочем, день уже начался другой — было за полночь. Я быстро понял, что никакой наркотой здесь и не пахнет. Имеет место скользящая травма в затылочной части черепа и... тотальная амнезия. Человек напрочь забыл, кто он, откуда и чем занимается. Не говоря уже об имени и фамилии.
Полицейские, как им и положено, заподозрили, что имеют дело с матерым преступником, который попросту придуривается. Однако ни в каких ориентировках никто похожий не значился. Тем более что эпизод, в результате которого образовался ушиб, для них уже не был тайной. Правда, никто из свидетелей хулигана с бейсбольной битой конечно же не опознал.
Бывшего пассажира временно окрестили Иваном (подразумевая «не помнящий родства»). А его везение состояло в том, что как раз в это время я направил все свои усилия на то, чтобы меня величали доктором не только из вежливости. Попросту говоря, работал над диссертацией. И темой диссертации была именно амнезия. А консультантом-наркологом в полиции я подрабатывал на жизнь и с удовольствием забрал новоявленного Ивана в свою клинику.
В больнице Ивану повезло еще раз. В общих палатах вакантных мест не было, но была свободна палата-люкс, в которой незадолго до этого спасался от армии отпрыск богатого семейства. В наследство больнице этот отпрыск оставил комплект принадлежностей для живописи, с помощью которых он убивал скуку.
Когда сестры переодевали пациента в больничное, по странному совпадению в кармане у Ивана опять оказалось ровно столько денег, сколько было в тот момент, когда он вышел из вагона, — чуть больше, чем стоит пара пачек сигарет. Да еще зажигалка, правда, дорогая. Впрочем, в ближайшие несколько дней деньги ему и не потребовались.
Не будем вдаваться в детали, почему не удалось выяснить настоящее имя «Ивана» хотя бы на следующий день. Виной тому и несколько недоразумений, и традиционная российская безалаберность.
Перемолвившись несколькими словами с полицейскими, я понял, что выяснение того, кто такой мой пациент, займет не меньше двух-трех дней, а то и полную неделю. Дело в том, что точное время, когда он утратил сознание и память, удалось установить лишь с точностью до двух с лишним часов. В этом промежутке на вокзале останавливалось не менее семи поездов. А ведь если исчезновение пассажира никого не обеспокоило сразу же, значит, он ехал один.
И меня охватил азарт. Ну и проверить себя тоже захотелось. Это же получается самое настоящее слепое испытание. Тут уж никто не сможет заподозрить меня в том, что я воспользовался какой-то внешней информацией о пациенте. Это будет прекрасное доказательство действенности моей методики.
Надо ли говорить, что утром я примчался в клинику ни свет ни заря и с большим трудом удержался от того, чтобы разбудить пациента и начать с ним работать немедленно. И был вознагражден. Когда после более чем скромного больничного завтрака я вошел в палату, мой «Иван» успел уже затосковать. И как-то совершенно машинально стал перебирать краски и кисти, оставшиеся после его предшественника. По тому, как он это делал, сразу стало ясно, что это совсем не чуждые для него предметы. Либо его когда-то этому учили, либо он и сейчас художник. (Как потом выяснилось, в юности он действительно брал уроки живописи, хотя художником так и не стал.) «Прекрасно, — подумал я. — Тут-то он мне все о себе и расскажет». В ответ на его просьбу дать что-нибудь почитать, чтобы ему не скучать в промежутках между медицинскими процедурами, я ответил примерно так:
— Читать, да и вообще напрягать мозги вам пока не стоит. Самое большее, что я могу вам позволить, это помахать кистью. Но и то, очень вас прошу, ничего не выдумывайте. Бросайте краски на холст как душа просит. А в это время мы с вами будем неспешно беседовать. Может быть, мне удастся что-нибудь про вас понять не только с ваших слов, но и из того, что я увижу на холсте. Смею вас уверить, я заинтересован в том, чтобы вы пришли в себя, не меньше вашего. Однако для начала вам придется немного обследоваться.
Обследование принесло совершенно неожиданный результат. Ни я, ни мои коллеги не усмотрели ни малейших признаков сотрясения мозга! А вот с нервами у нашего новичка не все было в порядке и это было совершенно очевидно. Было похоже на то, что в момент получения удара наш Иван находился на грани нервного срыва. Или даже за этой гранью, боюсь, теперь мы этого уже никогда не узнаем. Удар же лишь спровоцировал то, что почти неизбежно должно было произойти.
Я назначил ему самые безобидные седативы и началась работа. Разговоры и манера поведения дали не больше информации, чем обычно. Общий психотип, образование, круг общения... И все приблизительно. Ничего такого, на что можно было бы уверенно опереться. Ни одной ниточки, за которую можно было бы потянуть. Временами у меня даже начало складываться впечатление, что парень целенаправленно сопротивляется всем моим попыткам получить объемное впечатление о его личности, точнее, о том, что от нее осталось после амнезии.
Совсем другое дело его картина. Психология абстрактной живописи пока исследовалась преимущественно с одной стороны — со стороны зрителей. Занимались и психологией авторов, но в значительно меньшей степени. Да это и не удивительно, авторов много меньше, да и роль пациентов, объектов исследования, они принимают на себя куда менее охотно.
А между тем, используя ходячую формулу искусствоведов, абстрактная, да и любая вообще картина — это своего рода «пейзаж души художника». Однако методы трактовки, расшифровки этого языка общения человека с миром почти не разработаны.
Я, кажется, сумел немного продвинуться в этом направлении, но поделиться с коллегами пока почти нечем. Многое из того, что мне удавалось понять, носит сугубо интуитивный, эмпирический характер.
Многим хорошо знакомы гештальт-картинки: то ли ваза, если считать черное фоном, то ли два встречных профиля, если считать фоном белое, старуха-девушка... Зрителю обычно бывает трудно переключиться с одного варианта восприятия на другой и обратно. Совсем иное дело автор. В его сознании две или более ипостаси изображения неразрывно связаны, они «упакованы» в целостную, хотя и местами противоречивую картину внутреннего мира. Это обстоятельство одновременно и облегчает, и осложняет работу.
Поначалу я пытался интерпретировать картину, так сказать, «в процессе». Но оказалось, что это как минимум затруднительно. Дело в том, что художник совершенно точно знает, что именно будет делать дальше, отнюдь не всегда. Временами то, что уже получилось на холсте, как бы само подталкивает автора к дальнейшим действиям. И понять, законченный фрагмент перед нами или начало чего-то нового, практически невозможно. Поэтому я начал обдумывать полотно, когда оно было более или менее завершено, что, впрочем, произошло достаточно скоро.
Для начала я попытался как-то расчленить изображение. Если рассматривать светлые и темные части порознь, мы сразу увидим темную полосу, которая пронизывает картину как ветвящаяся трещина. Почти сразу же становится понятно, что жизнь ее автора богата событиями. Может быть, конечно, все, но это совсем не обязательно приключения в традиционном понимании этого слова — типа драки и погони. Скорее даже нет. Тогда на картине были бы более конкретные образы. Но поражения, которые оборачиваются победами, и наоборот, победы с последующим разочарованием в его жизни бывали много раз.
Впрочем, эта же темная линия похожа на разрывы между облаками, как их видно с самолета. Очень напоминает. Случалось, случалось моему пациенту летать...
Вполне очевидно, что он человек активный и вполне самостоятельный в своих действиях. Ученый? Вряд ли. Не носят современные ученые такие фирменных спортивных костюмов. А те, которые могут себе это позволить, — не ездят в поездах.
А тогда кто? Единственная абсолютно реалистичная и не допускающая двоякого толкования деталь — это зеленый попугай в правом верхнем углу. Однако уж слишком он конкретен. Много раз по ходу своих размышлений я возвращался к этому попугаю, но каждый раз откладывал его на потом.
А вот темное пятно в самом низу полотна и почти посередине упорно мне что-то напоминало. И озарило: это же то ли монитор, то ли компьютер-моноблок, брошенный экраном вниз. И светлая полоса слева от него получила объяснение — это рассыпанная стопка бумаг.
В общем, скорее всего, этот человек в своей деятельности связан с информационными технологиями. Программист? Да, эта профессия соответствует тому стилю жизни, который я для него нарисовал, но при чем тут бумага? Да и вообще, кто в наши дни не связан с информационными технологиями? И, кстати, причем тогда здесь попугай?
Еще и еще раз шарил я взглядом по картине в надежде найти хоть какой-нибудь еще ключик. Интуиция твердила мне, что основу деятельности моего пациента составляют именно компьютеры, не случайно вся структура картины как бы опирается на этот моноблок. Но что это за деятельность?
Однако медицинская этика для меня не пустой звук. Наука наукой, но главное — помочь больному. И вот, когда я уже решил пренебречь чистотой эксперимента и привлечь другие методы обследования, начиная, скажем, с ассоциативного опроса, помощь пришла с самой неожиданной стороны.
Утром четвертого дня, когда я уже подходил к своему кабинету с твердым желанием прекратить свои эксперименты и начать работать традиционными методами, меня догнал молодой человек в формальном темном костюме. Поздоровавшись и назвав меня по имени-отчеству, он сказал:
— Я заместитель генерального директора компании *** Вадим Петровский. У меня к вам серьезный разговор.
Название компании я откуда-то знал, но не более того. Помнил только, что она как-то связана с компьютерными делами. Я, разумеется, пригласил его войти, но про себя решил как можно скорее с ним расстаться — либо отложить разговор, либо, если получится, сразу же отказать.
В кабинете он, не отвлекаясь на общие вступительные слова, сразу же перешел к делу:
— Человек, которым вы вплотную занимаетесь последние несколько дней, — наш генеральный директор. У нашей фирмы появилась возможность заключить очень перспективную сделку, но обойтись без директора будет трудно. Я уже знаю о несчастье, которое с ним приключилось. На сегодня намечен завершающий этап переговоров. Время не терпит. Даже если он будет сидеть рядом со мной и молчать, все может получиться. Хотя я, признаться, надеюсь на большее — перед поездкой к вам я проконсультировался с вашими коллегами из Питера и, как мне кажется, знаю, как привести Сергея в сознание...
Я подумал, что наша клиника — не такое место, куда можно войти с улицы любому и каждому. Значит, с моим руководством гость уже встречался. Кстати, имя мое узнал. Вместе с тем некоторым и выйти отсюда тоже бывает затруднительно... Не тот ли это случай? Но направить ко мне потенциального пациента без предупреждения... Такие шутки совсем не в стиле моего начальства...
А молодой человек продолжил:
— ...С вашим руководством я уже все обговорил, но окончательное решение за вами. Если бы вы согласились доверить мне своего пациента хотя бы на сутки, вы бы нас очень выручили. Обязуюсь вернуть его под вашу крышу в целости и сохранности.
Не могу сказать, что я совсем уж не склонен к авантюрам. Но не в этой ситуации. Я начал было возражать, однако гость не дал мне продолжить:
— Ну хорошо, отложим это. Но хотя бы пригласить его сюда, в ваш кабинет на несколько минут вы можете?
На это я согласился. В конце концов, кнопка вызова санитаров всегда под рукой.
Когда оказавшийся Сергеем бывший Иван вошел в комнату, вызвавший его гость повел себя, мягко говоря, невежливо. Он, не спрашивая моего разрешения, закурил. А потом, окутанный первым дымом, подошел почти вплотную к Сергею. Подошел и каким-то искушающим голосом произнес два слова:
— Кредитная линия!
И произошла метаморфоза. Бывший до это расслабленным и каким-то даже богемным (сказались трехдневные занятия живописью) Сергей моментально стал хищником, бойцом:
— Сумма? Банк? Условия? Кстати, сколько раз я тебе, Вадим, повторял, чтобы ты не курил при мне эту мятную гадость? Знаешь же, что у меня аллергия на ментол! — И, уже обращаясь ко мне. — Доктор, я все вспомнил, только объясните, пожалуйста, что это со мной было?
Однако ответить мне не дал Вадим.
— Все потом! У нас впереди сто двадцать километров, которые хорошо бы проехать за полтора часа. В машине переоденешься, а я по пути тебе все объясню. Доктор, не более чем через два дня мы вернемся и уладим все формальности. А сейчас извините, у нас крайне мало времени.
Боюсь, даже наши санитары не удержали бы эту пару.
В общем все стало понятно. Хотя нет, не все. С чего бы это мой пациент столь точно изобразил зеленого попугая, я так и не понял.
Но через два дня выяснилось и это. Вадим с Сергеем вернулись, как обещали. Формальности много времени не заняли, а потом мы отметили и моментальное выздоровление, и удачную сделку моего пациента и его друга-подчиненного хорошим ужином в лучшем (из четырех) ресторане нашего города.
На второй бутылке крепкого, когда мы уже перешли на ты и начали обмениваться рассказами из студенческого прошлого, я в юмористических тонах поведал о выводах, к которым пришел, изучая картину Сергея. Посмеялись чуть-чуть и на эту тему, а потом я спросил:
— Из твоей картины я очень много про тебя понял. Не понял только одного: c чего бы это ты стал рисовать попугая? Что тебе его навеяло?
— Точно сказать не могу, мне сейчас трудно вспомнить, что я тогда знал, а что нет. Скорее всего, это были воспоминания о дилерской конференции, куда я летал незадолго перед этой злосчастной поездкой. Встречались мы на одном курортном островке. Тамошние маркетологи от турбизнеса, за неимением других достопримечательностей, придумали считать этот островок тем самым, на котором происходили события «Острова сокровищ». Ну и, сам понимаешь, в каждом отеле завели своего попугая, тоже во всех случаях «того самого», ему, мол, уже пятьсот лет, но все еще как новенький. Когда мы там в лобби-баре перекуривали и расслаблялись, попугай все слушал и очень скоро перестал кричать свое английское «Pieces of eight! Pieces of eight!», а вместо этого по-русски «Р-рублей! Р-рублей! Кр-редит!», в общем те самые слова, которые он чаще всего от нас слышал. Вот он и запал, должно быть, мне в душу. Тем более что именно проблема кредитов за малым не довела меня до нервного срыва.
И уже совсем под конец нашей встречи, после того как Сергей сказал, что картину свою мне дарит, он произнес кое-что огорчительное.
— А ведь не все ты на картине разглядел! Должно быть, слишком близко к ней все время подходил. У меня там ненароком шарж на одну бизнесвумен получился. Шею я ей совсем змеиную сделал. Так ей и надо, она в банке работает и последний раз очень со мной неделикатно обошлась. Как есть змея.
